…От нашего полка должны были лететь мой командир звена и я.
Первый боевой вылет! Вот он и пришел — мой час!..
На душе радостно и тревожно. Как поведу себя в бою? Не сдадут ли нервы? Сумею ли в боевой обстановке, действуя в составе группы, поразить уже отнюдь не условные цели?..
Ясно, волновался. Это мое состояние заметил, должно быть, и командир звена. Закурив, он о чем-то заговорил со мной, потом незаметно перевел разговор на волновавшую меня тему и посоветовал:
— Свой самолет поставь правее меня. Взлетай сразу же за мной и не выпускай меня из виду. Что буду делать я, то же самое делай и ты. И вся задача!
И все-таки я продолжал волноваться.
Лишь когда сел в кабину самолета, проверил приборы, ручку, педали, лишь тогда вдруг почувствовал себя легко и свободно. Так было всегда: самолет гасил во мне все сомнения, прогонял неуверенность и словно говорил: «Будь спокоен, Гареев, я не подведу…» И я успокаивался, сосредоточивался на предстоящей задаче и уже не волновался.
Взревели моторы. Мы стали выруливать на старт. Самолет ведущего побежал и оторвался от земли. Следом за ним взлетел и я.
И вот под нами уже Волга. За ней — сожженная, исковерканная, истерзанная земля. Когда-то здесь был город. Говорят, очень красивый. Жаль, что не побывал в нем до войны. Когда прогоним фашистов, обязательно приеду сюда.
Вид разрушенного, окутанного дымом пожарищ города наполнял сердце лютой ненавистью к врагу, желанием бить его, не щадя собственной жизни. И мне было приятно вспомнить, что мой штурмовик начинен изрядным количеством бомб, которые через несколько минут полетят на голову врагу.
400 килограммов бомб!.. Для такой большой войны это немного, но это лишь мой первый удар, лишь первый взнос в копилку будущей Победы, лишь первая моя месть врагу за родную Отчизну, за свой народ. А сколько их еще впереди — таких ударов…
Дымящиеся руины Сталинграда остались позади. Теперь перед моими глазами только крыло ведущего. Стараюсь не отставать. Чувствую, что цель уже близка.
Вдруг вся наша группа стремительно понеслась к земле. Вслед за ведущим вошел в пикирование. Помня его совет, старательно копирую каждое его движение: он пускает ракеты — то же самое делаю и я.
Все происходит так стремительно, что не успеваю даже оглядеться, рассмотреть что-либо. Куда стреляю — не вижу! Все мое внимание сосредоточено на ведущем и, кроме него, я не вижу ничего. Вот от его самолета отделяются бомбы. Сбрасываю бомбы и я. Выхожу из пике, набираю высоту, разворачиваюсь и вслед за ним снова устремляюсь вниз.
Сделав на цель несколько заходов, самолеты поворачивают на восток и берут курс на свой аэродром.
Возвращаемся без потерь.
Поставив машину на стоянку, я вытер со лба капли пота и спрыгнул на землю. Командир звена уже поджидал меня.
— Ну, Гареев, пойдем доложим командиру полка.
— О чем доложим? — удивился я. Мой ведущий только улыбнулся. О моем состоянии, видимо, догадывался по собственному опыту. Ведь и он когда-то летал в первый раз.
— Ничего, доложим, — улыбнулся он опять. — Я доложу, а ты просто постой… Без доклада нельзя.
Командир полка пожал нам руки, поздравил с благополучным возвращением. Мой командир доложил:
— Товарищ подполковник, на аэродроме Питомник обнаружено до семидесяти самолетов противника Ю-52. Дважды бомбили и штурмовали аэродром. Видел, как горели фашистские самолеты.
— Много?
— Больше десяти.
— Ну, а ты, Гареев, видел что-нибудь?
— Ничего не видел, товарищ подполковник.
— Так уж и ничего?
— Нет, Волгу видел, город видел. Потом ничего не видел. Кроме ведущего. — Куда же ты стрелял?
— Я делал все, как ведущий. Он бомбил — я бомбил, он стрелял — я стрелял. А куда, не видел.
Командир полка рассмеялся.
-Ах, Гареев, Гареев!.. Ну, молодец, что хоть правду говоришь. Летчикам врать не положено.
Он еще посмеялся немного, затем сказал:
— Не огорчайся, Гареев, — сначала со всеми так бывает. Раз пять слетаешь, все будешь видеть. Поздравляю с боевым крещением.
Когда мы вышли из землянки командира полка, мой ведущий пошутил:
— Ты, Гареев, видно, в рубашке родился.
— Почему?
— А видел, как зенитки хлестали?
— Нет.
— Вот то-то и оно. Такой огонь немец открыл — ужас. Все небо в разрывах. А ты целехонек, хоть и пер по прямой, не маневрировал. Вот и говорю: в рубашке ты, друг, родился.
Оказывается, я не видел не только цели, но и клокотавшего вокруг зенитного огня! Ну и летчик!..
Ночью никак не мог заснуть. Перед глазами мелькали обрывки дневного боя, а в ушах звучал добродушный смех моего ведущего: «Ты, Гареев, видно, в рубашке родился».
Да, как это ни горько признать, летчик я пока что никудышный. А ведь думалось: что тут хитрого? Лети, пикируй, сбрасывай бомбы, бей из пушек!.. В бою же — все иначе, все не так.
Мне вдруг вспомнился Николай Тараканов, особенно его слова: «Ничего вы, братцы, не умеете, скажу я вам. Вот слетаете раз-другой в дело, сами поймете».
Я это понял с первого раза.
Первый боевой вылет! Вот он и пришел — мой час!..
На душе радостно и тревожно. Как поведу себя в бою? Не сдадут ли нервы? Сумею ли в боевой обстановке, действуя в составе группы, поразить уже отнюдь не условные цели?..
Ясно, волновался. Это мое состояние заметил, должно быть, и командир звена. Закурив, он о чем-то заговорил со мной, потом незаметно перевел разговор на волновавшую меня тему и посоветовал:
— Свой самолет поставь правее меня. Взлетай сразу же за мной и не выпускай меня из виду. Что буду делать я, то же самое делай и ты. И вся задача!
И все-таки я продолжал волноваться.
Лишь когда сел в кабину самолета, проверил приборы, ручку, педали, лишь тогда вдруг почувствовал себя легко и свободно. Так было всегда: самолет гасил во мне все сомнения, прогонял неуверенность и словно говорил: «Будь спокоен, Гареев, я не подведу…» И я успокаивался, сосредоточивался на предстоящей задаче и уже не волновался.
Взревели моторы. Мы стали выруливать на старт. Самолет ведущего побежал и оторвался от земли. Следом за ним взлетел и я.
И вот под нами уже Волга. За ней — сожженная, исковерканная, истерзанная земля. Когда-то здесь был город. Говорят, очень красивый. Жаль, что не побывал в нем до войны. Когда прогоним фашистов, обязательно приеду сюда.
Вид разрушенного, окутанного дымом пожарищ города наполнял сердце лютой ненавистью к врагу, желанием бить его, не щадя собственной жизни. И мне было приятно вспомнить, что мой штурмовик начинен изрядным количеством бомб, которые через несколько минут полетят на голову врагу.
400 килограммов бомб!.. Для такой большой войны это немного, но это лишь мой первый удар, лишь первый взнос в копилку будущей Победы, лишь первая моя месть врагу за родную Отчизну, за свой народ. А сколько их еще впереди — таких ударов…
Дымящиеся руины Сталинграда остались позади. Теперь перед моими глазами только крыло ведущего. Стараюсь не отставать. Чувствую, что цель уже близка.
Вдруг вся наша группа стремительно понеслась к земле. Вслед за ведущим вошел в пикирование. Помня его совет, старательно копирую каждое его движение: он пускает ракеты — то же самое делаю и я.
Все происходит так стремительно, что не успеваю даже оглядеться, рассмотреть что-либо. Куда стреляю — не вижу! Все мое внимание сосредоточено на ведущем и, кроме него, я не вижу ничего. Вот от его самолета отделяются бомбы. Сбрасываю бомбы и я. Выхожу из пике, набираю высоту, разворачиваюсь и вслед за ним снова устремляюсь вниз.
Сделав на цель несколько заходов, самолеты поворачивают на восток и берут курс на свой аэродром.
Возвращаемся без потерь.
Поставив машину на стоянку, я вытер со лба капли пота и спрыгнул на землю. Командир звена уже поджидал меня.
— Ну, Гареев, пойдем доложим командиру полка.
— О чем доложим? — удивился я. Мой ведущий только улыбнулся. О моем состоянии, видимо, догадывался по собственному опыту. Ведь и он когда-то летал в первый раз.
— Ничего, доложим, — улыбнулся он опять. — Я доложу, а ты просто постой… Без доклада нельзя.
Командир полка пожал нам руки, поздравил с благополучным возвращением. Мой командир доложил:
— Товарищ подполковник, на аэродроме Питомник обнаружено до семидесяти самолетов противника Ю-52. Дважды бомбили и штурмовали аэродром. Видел, как горели фашистские самолеты.
— Много?
— Больше десяти.
— Ну, а ты, Гареев, видел что-нибудь?
— Ничего не видел, товарищ подполковник.
— Так уж и ничего?
— Нет, Волгу видел, город видел. Потом ничего не видел. Кроме ведущего. — Куда же ты стрелял?
— Я делал все, как ведущий. Он бомбил — я бомбил, он стрелял — я стрелял. А куда, не видел.
Командир полка рассмеялся.
-Ах, Гареев, Гареев!.. Ну, молодец, что хоть правду говоришь. Летчикам врать не положено.
Он еще посмеялся немного, затем сказал:
— Не огорчайся, Гареев, — сначала со всеми так бывает. Раз пять слетаешь, все будешь видеть. Поздравляю с боевым крещением.
Когда мы вышли из землянки командира полка, мой ведущий пошутил:
— Ты, Гареев, видно, в рубашке родился.
— Почему?
— А видел, как зенитки хлестали?
— Нет.
— Вот то-то и оно. Такой огонь немец открыл — ужас. Все небо в разрывах. А ты целехонек, хоть и пер по прямой, не маневрировал. Вот и говорю: в рубашке ты, друг, родился.
Оказывается, я не видел не только цели, но и клокотавшего вокруг зенитного огня! Ну и летчик!..
Ночью никак не мог заснуть. Перед глазами мелькали обрывки дневного боя, а в ушах звучал добродушный смех моего ведущего: «Ты, Гареев, видно, в рубашке родился».
Да, как это ни горько признать, летчик я пока что никудышный. А ведь думалось: что тут хитрого? Лети, пикируй, сбрасывай бомбы, бей из пушек!.. В бою же — все иначе, все не так.
Мне вдруг вспомнился Николай Тараканов, особенно его слова: «Ничего вы, братцы, не умеете, скажу я вам. Вот слетаете раз-другой в дело, сами поймете».
Я это понял с первого раза.
